Делатель королей [= Любовь изгнанницы ] - Симона Вилар

– Ты кудесница, Дебора! Неудивительно, что Маргарита Бофор казалась совершенством, выйдя из твоих рук.

Баронесса улыбнулась и вздохнула. Анна поднялась, и Дебора накинула ей на плечи плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый нежным мехом серой норки.

– Я все решила, – сказала Анна, поворачиваясь к подруге. – Сейчас мы отправимся слушать мессу, а затем вернемся в Савой. Как известно, моя сестра в положении и почти не бывает на людях. И я сделаю так, чтобы вышло, как ты просишь. Думаю, Изабелла мне не откажет.

Служба в соборе подходила к концу. Пропели псалмы, отзвучали мерные слова Евангелия. Епископ Невиль опустился в кресло под балдахином у главного алтаря, трижды благословил собравшихся, и священник кончиками пальцев поднял вверх облатку.

Слышалось тихое потрескивание горящих свечей и рокот молящейся толпы. Ладан голубыми облаками плыл над головами.

Рядом с Анной горячо молился король. Он стоял на коленях, раскинув руки и подняв очи горе. Голос его звучал приглушенно, слова он проговаривал быстро, но с надрывом, что сбивало Анну, не давая углубиться в молитву.

Оставалось лишь размышлять. Она развлекалась тем, что вспоминала недовольное и растерянное лицо графини Ричмонд, когда Дебора заявила, что оставляет службу у нее, и растерянный взгляд Генриха Тюдора, когда баронесса, гордо подняв голову, прошествовала мимо него и встала возле принцессы Уэльской. И еще – измученные глаза герцогини Йоркской, которую она почтительно приветствовала на виду у всех собравшихся и назвала ее бабушкой.

Когда она вошла в храм, у нее невольно сжалось сердце при взгляде на эту немолодую, но все еще прямую, как меч, леди, одиноко стоящую в боковом приделе. Герцогиня очутилась в положении изгоя при дворе, ей оказывали приличeствующие рангу почести, но в остальном избегали. Неудивительно, что многие, как и сама герцогиня, опешили, когда юная принцесса Уэльская склонилась перед ней в глубоком реверансе.

Анна припомнила странный разговор, что состоялся перед службой между нею и бастардом Фокенбергом. С тех пор как он сделал ее на время узницей Уорвик-Кастл, она возненавидела его, хотя и ни о чем не поведала отцу, памятуя о слове, данном Фокенбергу, что все останется в тайне, если тот не причинит вреда Филипу Майсгрейву. Порой она ловила на себе беспокойные взгляды бастарда, но отвечала ему пренебрежением и холодностью. И вот впервые с тех пор, как она в Англии, он преклонил перед нею колено и поцеловал руку, которую она поспешно отняла.

– Я провел эту неделю с вашим отцом, принцесса, и поразился, насколько он деятелен и бодр. Милорд сообщил мне, что именно вы убедили его отказаться от столь пагубного пристрастия.

– Мне кажется, отец излишне доверяет вам, сэр Фокенберг.

– Я заслужил это доверие.

– На вашем месте я не решилась бы с такой уверенностью это утверждать.

– Я чувствую себя оскорбленным, принцесса. Кроме того, думаю, и вам известно, что незаконнорожденный Невиль до тех пор в силе, пока у власти Делатель Королей.

– Такой предприимчивый человек, как вы, всегда найдет средства, чтобы добиться своего. И я не настолько забывчива, чтобы вы могли убедить меня в обратном.

– Что ж, коль вам так угодно считать, – устало заметил Фокенберг, и на его скуле нервно дрогнул желвак. – Человеку свойственно ошибаться. Один Господь непогрешим.

Он поднялся.

– Тотчас после службы я отправляюсь в Ноттингем, к вашему отцу. Нет ли надежды передать ему что-либо?

«Я не верю тебе ни на йоту», – подумала девушка, глядя в его светло-зеленые, по-рысьи прищуренные глаза, но вслух неожиданно сказала:

– Мы не успели повидаться с отцом, когда он уезжал. Поэтому передайте, что наш с ним уговор остается в силе и свое обещание я исполнила.

Анна опустила ресницы, глядя на склоненную голову священника подле алтаря. За ним, сквозь дымку ладана, тускло сверкали золоченые ковчеги с мощами святых. Рядом с нею король Генрих без устали твердил:

– Господи, Господи всемогущий! Припадаю устами к ранам твоим!.. Раны кровоточащие… Помилуй, Господи, и оборони раба твоего, грешного и убогого!.. Скверна наша…

Голос его переходил в крик. Молящиеся позади стали перешептываться, и Анна подумала, что королю, пожалуй, пореже следует бывать в людных местах, хотя, возможно, именно это религиозное рвение и окружает его ореолом святости. Однако она вздохнула с облегчением, когда после звона колокольчика священника мощно и торжественно зазвучал орган и его величественные звуки умерили пыл короля.

Голос органа троился, множился и гремел, казалось, возносясь к самому небу. Арки собора подхватывали эхо, осыпая его грандиозными каскадами. Анна закрыла глаза. Ее всегда потрясали эти звуки. Казалось, люди не создали ничего, что более соответствовало бы ее представлению о Боге. Теперь и она молилась. О любви между людьми, о том, чтобы научиться быть терпеливой, не ожесточиться и суметь с достоинством принять все, что суждено провидением. Еще она молилась о своих близких: об отце, муже, о покойной матери, о несчастном короле Генрихе, который так добр к ней, но столь немощен разумом, и конечно – о Филипе…

Орган умолк. Анна открыла глаза и почувствовала, что щеки у нее мокры.

– Дитя мое, ты плачешь?

Король Генрих подал ей руку, помогая подняться с колен. Он уже был почти спокоен и вопросительно смотрел на нее своим кротким светлым взглядом. Анну всегда смущало его бесконечное благоволение к ней, хотя, с другой стороны, она побаивалась его, после того как ей дважды пришлось стать свидетельницей его припадков. Она ничего не могла с собой поделать – но безумные и юродивые всегда вызывали у нее леденящий ужас.

Рука об руку с королем они вышли на паперть собора. После полумрака главного нефа весенний свет ослепил Анну. Она зажмурилась и почувствовала, как в руку ткнулся холодный нос Соломона. Она часто брала пса с собою в город, и он терпеливо ожидал ее у дверей лавок, церквей и приютов, куда принцесса порой заходила, и лондонские зеваки, изумляясь, глазели на этого пятнистого гиганта с острыми ушами и разноцветными глазами, сидевшего неподвижно, словно изваяние.

Анна ласково потрепала загривок пса, король же принялся раздавать милостыню. Он швырнул в толпу множество монет, что обычно вызывало давку и драку. Люди отталкивали друг друга локтями, сшибались лбами, женщины и дети, которых давили в толпе, неистово кричали.

Король же восклицал в экстазе:

– Радуйтесь, сирые! Господь милосерден к нуждающимся, он посылает еще, еще!

Он уже рвал с пальцев кольца. Уорвик, предвидя подобный оборот, обычно приставлял к королю пару дюжих молодцов, которые мягко, но непреклонно брали монарха под руки и усаживали в дормез. Но из-за задернутых занавесок все еще слышалось:

– Король любит вас! Король молится о вас! Король всегда с вами!